— Ты, блядь, совсем ополоумела, соваться ко мне с такими мутками? — цедит, выказывая в одном этом вопросе презрение, ненависть и кипучую агрессию. — Знаешь, что я тебя даже видеть не могу? Не то что слышать всю эту хрень!

— Спокойно, — ворчливо отзываюсь я, мечтая вместо слов запустить ему в рожу пиццей. Но Бог терпел и нам велел. — Не обязательно так разъяряться.

Едкий тон выдает истинные эмоции. Однако я очень стараюсь снисходительно воспринимать его специфические защитные реакции.

— Спокойно? — повторяет, словно какой-то незнакомый заковыристый, блин, термин. — Я тебя сейчас смахну, нахуй, с этой крыши и тогда успокоюсь.

— Нет, не смахнешь, — уверенно заявляю, хотя в действительности этой уверенности не ощущаю.

Я ведь его совсем не знаю. Не догадываюсь, на что он способен. Границ не вижу. Но опрометчиво их прощупываю.

Что если то, что Кирилл сделал в общежитии — не самое худшее? Есть ли у него вообще какие-то принципы?

Делаю еще один шаг к нему и сажусь. Пристраиваю рядом с собой коробку с пиццей и, обхватывая руками колени, направляю взгляд на раскинувшийся внизу ночной город.

— Что ты делаешь?

Он не просто зол. Он зол и ошарашен.

— Ты слышишь, что я тебе говорю? Я скину тебя с крыши, идиотка. А может, вначале даже придушу. Не знаю, чего хочу больше. Убирайся, на хрен!

Сердце в груди колотится. Но вместе с тем меня охватывает такое умиротворение, не задевают его слова.

— Тут никого нет. Только я и ты. У тебя нет нужды доказывать, что ты сильнее, — тихо отзываюсь, по-прежнему глядя перед собой.

— Конечно, нет. Потому что я сильнее.

— Так зачем об этом говорить? — поднимаю резонный вопрос. — Ты сильнее меня. Сильнее своего отца. Сильнее многих. Суть в том, чтобы ты сам в это верил, а не кому-то что-то доказывал.

— О-о-о, — тянет насмешливо и вместе с тем крайне сердито. — Давай только без этой мути, доморощенный психолог, бля.

И садится.

Я молча продолжаю смотреть на город, но едва сдерживаю улыбку.

— Я тебя не закладывала, — сообщаю так же спокойно. — Точнее, не намеренно. Ренат Ильдарович увидел меня в этом халате и спросил, что случилось. А я попросту не умею врать.

— Я не пойму, ты сейчас хвастаешься или жалуешься? — презрительно отзывается на это Кир. — Не умеет она врать… — смахивает с пиццы крышку. Смотрит явно голодным взглядом, но брать не решается. — Признайся, плюнула? Или яду подсыпала?

— Пургена, — сладко улыбаюсь я.

Первой беру кусочек и демонстративно подношу его ко рту. Откусить не успеваю, Кирилл отбирает у меня шмат и сам вгрызается в него зубами.

— Ты без драки ничего не делаешь, животное? — раздраженно укоряю его.

— Этот проверен, — поясняет свои действия.

Я кривлюсь, но тему не развиваю. Молча беру другой ломоть.

Некоторое время просто едим. Пока я заканчиваю со своим куском, Кирилл смолачивает половину пиццы.

— Если бы мама была дома, она бы не позволила Ренату Ильдаровичу тебя ударить, — выговариваю я, промокая салфеткой руки. — Я не сказала ей. Давай завтра вместе…

— Заткнись! Нет, даже думать об этом забудь, — вновь приходит в бешенство сводный братец. Взглядом, который он на меня направляет, можно резать металл. — Никто об этом не узнает, — высекает жестко.

А я пошевелиться не могу.

Смотрю на него, и в груди неожиданно снова становится жарко. Совсем как случилось, когда отчим размахивал ремнем. Только сейчас отчего-то еще яростнее это пламя. Настолько, что нет сил сохранять неподвижность. Все тело горит и разбивает тремором. Хочется немедленно что-то сделать, чтобы почувствовать какое-то облегчение.

Первый такой приступ привел меня на эту крышу. На что способен толкнуть второй?

— Ты меня слышишь? Расскажешь кому-нибудь, считай, ты труп. После такого точно церемониться не стану, — рассыпается братец в угрозах. — Ты меня, блядь, мать твою, слышишь?

Он не рявкает, но в его голосе отчетливо пульсирует ярость. Она перетекает в меня, как ток. И вызывает страх, который трудно игнорировать, как бы я ни храбрилась.

— Слышу, — выговариваю отрывисто.

И мы замираем, испытывая друг друга взглядами. Мне никогда не приходилось кого-то так близко рассматривать, но тут как-то все само собой получается. Не то чтобы я хочу проникать внутрь него. Но по каким-то причинам чувствую, что именно это и происходит. Вижу не просто заострившиеся в напряжении черты лица… Даже не просто пыльную бурю в его глазах. В какой-то момент мне кажется, что я слышу его мысли. Чувствую все, что таится внутри. Перенимаю воспоминания.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Сердцебиение ускоряется, забивая нервными ударами слух. Дыхание туда же мчит. И я не выдерживаю. Моргаю и опускаю взгляд.

— А теперь пошла отсюда, — бьет Бойко голосом, словно кнутом.

— «Спасибо за пиццу, милая сестра», — отбиваю в отместку с издевкой.

— Уйди, сказал, — гаркает так, что я подскакиваю.

С опозданием себя одергиваю. Гордо выпрямляюсь, не понимая до конца, что происходит. Потом буду анализировать. Сейчас же важно правильно расставить акценты.

— Не обижайся, братец, но в академии я тебя все-таки подвину. Будет полезно всем. Считай, это началом терапии, — даю свободу своему внутреннему бойцу.

— Не чеши ерунду, центурион, — откровенно ржет в ответ. — Знаешь, сколько таких, как ты, было?

— Сколько?

— Не счесть!

— Запомним последнего.

— Тебя-то? Ну не будь же ты такой тупой!

— Ты не обязан всегда быть лучшим. Остановись, пока не погубил себя. Это проблемы Рената Ильдаровича, ты не обязан…

— О, я остановлюсь, — выпаливая это, подрывается на ноги и угрожающе надвигается. Я не отступаю, из-за этого почти сталкиваемся лицами. — Остановлюсь, чтобы погубить тебя, ракушка. Как же туго ты соображаешь!

— Твои слова — это только твои слова. И меня они не задевают. Понятно тебе, КираКираБу? — на самом деле мне хочется громыхнуть ногой и еще с десяток раз выдохнуть это «бу-бу-бу». Но я отлично владею собой… — Хочешь взрывать, будем взрывать!

— Тебе не стоит со мной связываться, — предупреждает тоном дьявола.

От моей наглости он зол и одновременно доволен.

— Мне следует испугаться? — хлопаю ресницами, будто и правда с умом не дружу и отчаянно нуждаюсь в его совете.

— Следует, — и я знаю, что он не врет. — Имей в виду, я на полдороги не сворачиваю. Я всегда первый. Во всем первый.

— Да-да-да, — поддакиваю и киваю. — Приятнее всего будет сделать тебя на соревнованиях!

— В какой лиге ты участвуешь? — фыркает, явно рассчитывая услышать какую-нибудь ерунду.

— В той же, в которой будешь ты.

На лице Кирилла появляется очередная презрительная ухмылка.

— Я четвертый год побеждаю. С таким отрывом, что тебе и не снилось.

— И? Я не пойму, ты сейчас хвастаешься или жалуешься? — возвращаю ему его же нелепую реплику. — Не напрягайся так, а то лопнешь от собственной важности.

— Ты, блядь, доведешь меня…

— Конечно, доведу!

— Вали, на хрен, сказал.

— Вот и пойду!

— Вот и иди! — рукой направление указывает.

Когда я не реагирую, внаглую меня разворачивает и толкает к окну. Выбора нет, но прежде чем перебраться в комнату, я, конечно же, оборачиваюсь.

— Спокойной ночи, брат, — выдыхаю, только чтобы позлить его.

— Хуят.

— Сладких сно-о-ов…

— Нет, я тебя точно когда-нибудь прикончу!

7

— Кира, ты куда так засмотрелся? — сидящая на моих коленях Маринка снова проделывает эту раздражающую хрень — скребет когтем мне по морде.

Резко дернув головой в сторону, ловлю ее загребущую лапу и, выкручивая ей же за спину, грубо толкаю ближе к себе. Узкая юбка задирается выше всяких границ приличия и туго натягивается на бедрах Довлатовой, являя моему воспаленному взгляду полоску красных трусов и стирая, наконец, с сознания маячащую где-то на горизонте чертову сводную сестру.