— Ш-ш-ш, Центурион… Все нормально… — пытаюсь ее успокоить. — Я тебя…

Сам не догоняю, что хочу сказать. Не обижу? Так ведь обижу.

Знаю это, и за грудиной так противно скребет, аж дыхание перехватывает.

— Я хочу тебя, — выдыхаю с каким-то надрывом. Она сводит меня с ума. Об этом я, не подумав, ей и сообщаю. — У меня крышу рвет, когда я о тебе думаю… А думаю я о тебе все время… Все, блядь, время… Вижу тебя… — с трудом сглатываю, словно в горле кость застряла. Она же… Смотрит, будто все еще не понимает. Еще раз сглатываю и давлю из себя то, что не могу удержать. — Вижу тебя — сгораю. Не вижу — подыхаю.

Не отрывая взгляда от ее глаз, вжимаю влажную ткань и растираю ее чувствительную плоть.

— Ах… Перестань… Перестань, не надо… — задыхается.

А я ловлю ее губы. Всасываю, на всяк лад облизываю — просто крайне голоден. Невозможно насытиться.

Возобновляю зрительный контакт.

— А ты хочешь меня? — спрашиваю. И сам отвечаю: — Хочешь.

Чувствую ведь. Но Варя стыдится и отрицает.

— Нет…

— Да, Центурион… Да…

Она дрожит. Ее дыхание критически учащается. Глаза заполняются слезами, природу которых я понять не могу. Но зачем-то очень хочу разгадать. Все, что она ощущает.

Наверное, ее, так же, как и меня, шокируют эмоции. Возможно, ее еще сильнее. Она ведь не знает ничего такого. Она чувствует все впервые.

— Первый, — шепчу ей. — Я — твой первый. Во всем. Хочу.

— Кир…

— Хочу.

Закатывая глаза, Любомирова некоторое время смотрит в потолок. Быстро моргает, когда в глазах собираются слезы.

Такая красивая. Такая уязвимая. Такая чистая.

Моя.

— Варя… — легонько кусаю за подбородок.

Вдыхаю ее запах. Лижу кожу. Оставляя ряд быстрых жадных поцелуев, добираюсь до губ. Она отвечает на мой поцелуй. Расслабляется и как будто обмякает. Почти не протестует, когда стягиваю с нее колготки с трусами.

Чувствую запах ее возбуждения. Трогаю без преград.

Пробки выскакивают, и нутро поглощает мерцающая темнота. Трещит она во мне. Затягивает с головой. Прикрывая веки, из последних сил пытаюсь тормознуть бешеное сердцебиение и выровнять дыхание. Ничего уже не работает.

Изворачиваясь, выскакиваю из штанов. Воздух вместе с нами бомбит, взрывают его звуки натужного дыхания и лихорадочной возни.

— Сейчас… Сейчас… — не знаю, кому это говорю. Себе или Любомировой? — Дышишь? Дыши.

Хочу чувствовать ее всем телом. Только Варя не дается. Неожиданно выказывает сопротивление, когда рву полы ее рубашки. Рву с треском, а она впивается ногтями мне в пальцы. Истерит, едва не плачет.

— Кир… Оставь, оставь… Не трогай блузку, пожалуйста…

И меня самого вдруг накрывает паника. Понимаю, что не могу ее обидеть. Никак. Не способен причинить ей боль.

Стирая Варины и свои муки, молча припадаю к ее губам. О, Боже… Мать твою… Ее рот — неиссякаемый источник удовольствия. Штырит так, что умереть не жалко.

Трогаю там, где позволяет. Бархатную кожу бедер. Между ними. Дальше. Растираю по припухшим складкам вязкую влагу ее удовольствия. Свой каменный член в ней вымазываю. Тело прошивает судорогами, едва прижимаюсь. Разбивает на куски.

— Варя…

Что с ней не так, что меня так прет? Что, блядь, не так?

Что со мной?

Целку ей сбить не способен… Смешно, сука. Так смешно, аж больно. Еложу между влажных складок членом, как какой-то пиздюк, которому в принципе хрен кто дает. Но, блядь, не могу я тупо поиметь Любомирову, как бы физически того ни хотел. Как бы, мать ее, ни злился. Если она станет плакать… Чувствую, что сметет меня.

Стоило принять что-то… Нет, не стоило.

Сука, у нее там все идеально. Еще пара минут таких фрикций, и меня долбанет инфаркт. Отрываюсь от губ, когда дыхание переходит в громкие надсадные глотки на вдохе и отрывистые хрипы на выдохе. Смотрю в лицо, сходя с ума от того, как ее саму колотит. Глаза закрыты, ресницы трепещут, губы дрожат и выдают массу охуенно-возбуждающих звуков.

Чертова, чертова сводная сестра… Дьявол ее создал такой красивой?

Между подглядыванием и натужной вентиляцией легких срываюсь и бездумно покрываю ее щеки, подбородок, шею рваными сосущими поцелуями. Все, к чему имею доступ, облизываю. И при этом не прекращаю скользить по ее плоти членом.

Давно готов финишировать, но, словно одержимый, надеюсь и жду, что она достигнет своего пика. Кажется, мне это необходимо больше, чем своя вершина. Без нее не хочу падать.

Веки все чаще закрываются, но я упорно ловлю Варю в фокус. Замираю, когда она напрягается и цепенеет на глубоком вдохе. Ее тело пробивает волна крупной дрожи — кончает.

— Блядь… — сипло выдыхаю я, понимая, что меня тотчас следом кроет.

Не двигаюсь, сколько могу, пока Любомирову трясет. Жру ее визуально. Знаю, что позже этот вид меня ночами жрать будет. Знаю… Смещаясь, скольжу членом ниже, между ее складок. К горячей пульсирующей плоти прижимаюсь, и меня накрывает бураном удовольствия. С ног до головы огненными стрелами летит это наслаждение. Разрывает мое тело.

Стону, как раненое животное. Да я и есть животное. Варя была права. Рухнув на нее, даже не думаю о том, что размазываю между нами свою же сперму. Как-то похер сейчас на свою природную брезгливость. Просто дышу на нее. И ею.

А когда удается восстановить физические силы, подгребаю Любомирову и вместе с собой тяну выше по кровати. Кажется, со спермой все мозги выплеснул. Как иначе это охарактеризовать? Отчаянный дебил. Обнимаю ее. С каким-то сдавленным стоном припечатываю к груди, как подорожник. И догоняю ведь, что край уже… Но даю себе время до утра.

33

Дома нас ждет полная неожиданность. Мама встречает в холле с чемоданами и говорит, что мы… я и она, уезжаем. Понять ничего не могу. Растерянно смотрю на Кира. Он все утро каким-то угрюмым и молчаливым казался. Однако сейчас все это смазывается. Кирилл в замешательстве. Он в таком же шоке, как и я.

У мамы глаза красные, будто она всю ночь проплакала. Даже не обращает внимания на мой странный наряд. Я в штанах и толстовке Бойко, так как мою одежду утром не удалось привести в порядок. Спортивный костюм, конечно же, большущий для меня. Хоть и затянут максимально шнурок на поясе и подвернуты рукава, мешком висит. В любой-другой день мама бы обязательно стала допытываться, почему я в чужой одежде. Сейчас же стоит и взгляд отводит.

Ренат Ильдарович на нее смотрит, а она будто от него в сторону. Замечаю у мамы на щеке подозрительный розовый след и вздрагиваю.

Неужели он ее ударил? Если так… Я просто не могу сообразить, как реагировать.

— Мне надо собрать вещи… — шепчу беспомощно.

— Я уже все собрала, — останавливает меня мама дрожащим голосом. — Такси подъедет через пять минут.

Сглатываю и с силой сжимаю руки в кулаки. Не скрывая неприязни, направляю взгляд на отчима. Очень хочется в лоб спросить, что он ей сделал? Но я никак не могу понять, должна ли сейчас вмешиваться.

Немного отвлекает шумный и отрывистый выдох Кира. Когда я переключаю на него внимание, вижу, что он, не моргая, смотрит на меня.

Напуган ли он так же, как я? У меня разрывается сердце от первой истеричной мысли, что я его больше не увижу.

«Конечно же, увижу…» — убеждаю себя.

Мы ведь в одной академии учимся. И хоть он ничего толком мне не успел сказать, ничего не обещал… Завтра мы встретимся и обо всем поговорим.

Такси заезжает во двор. Сигналит, оповещая о своем прибытии. Очевидно, пять минут прошло. А кажется, что пять секунд. Никто из нас ничего больше не говорит. Мама подхватывает чемоданы и бодрым шагом направляется на улицу. Я себя тоже заставляю. Кир следует за мной, и я, не в силах себя перебороть, несколько раз на него оглядываюсь.

В груди все огнем горит.