— Что ты себе позволяешь, братец?

Собравшаяся вокруг нас толпа затихает. Подельники Бойко в том числе. Мне без разницы, что именно вызывает такую реакцию! Даже если причиной тому наше с Кириллом «родство». Для меня, между прочим, в этом тоже мало приятного.

Я многое способна понять, принять и простить. Но то, что произошло сейчас… Этот придурок вместе со своей шайкой ведут себя, как банда уголовников. Я не собираюсь мириться с травлей, которую они тут устроили. Такое поведение нельзя оставлять безнаказанным. Судя по реакции сторонних наблюдателей, подобные наезды в академии в порядке вещей. И если другие боятся пресечь беспредел, это сделаю я!

— У тебя с головой проблемы? — голос Кирилла звучит приглушенно, но неприкрытой ярости в нем больше, чем я когда-либо слышала. — Какой я тебе брат, идиотка? — агрессивно надвигается, обдавая мое лицо горячим мятно-табачным дыханием. Для меня столь близкий контакт непривычен и неприятен, но отступить назад — значит сдаться. Поэтому я не шевелюсь, пока он сечет мне в лицо свою ненависть. — Сколько раз еще повторить? То, что мой отец имеет твою мать, не делает нас родственниками!

Толпа оживает. Перешептываний и комментариев не различить, но отлично улавливается хохот.

Как ни уговариваю себя в том, что меня не волнуют его слова и насмешки этих трусов, щеки вспыхивают от стыда, а грудь раздирают обида и злость.

— Это у тебя какие-то проблемы, придурок, — выпаливаю я, плохо контролируя силу и вибрации собственного голоса. — Именно то, что наши родители поженились, и делает нас семьей. И твое отношение к этому вопросу сей факт не отменяет!

— Семьей? Да я скорее сдохну, чем тебя сестрой назову!

— Ну, так сдохни! Судя по всему, никто не будет плакать, — сама не верю в то, что на эмоциях выдаю. Сердце на разрыв стучит. Кровь горит, плавит вены и поджигает кожу. — Ты отвратительный человек. Ты унижаешь тех людей только потому, что они из другого города, слабее тебя или ниже по классу. Ты фашист! Ты просто худший из худших!

То, что никто прежде не смел заявлять подобного во всеуслышанье, очевидно и по лицу Бойко, и по резкими вздохам толпы. Но я не собираюсь сдаваться и идти на попятную.

— Раз так… — выдыхает Кирилл и с силой сжимает челюсти. Секунды тишины рождают внутри меня страх, потому как по взгляду его вижу — в своем больном мозгу он перебирает не просто слова. Решает, что со мной делать. И короткая вспышка ярости в залитых чернотой зрачках, будто замыкание, окончательно пугает меня. — Прежде чем сдохнуть, я уничтожу тебя, — выговаривает с едкой усмешкой и, схватив меня за руку, куда-то тащит за собой.

Вырвать ладонь у меня не получается. Жалкие попытки лишь усиливают хватку придурка. В какой-то момент мне даже кажется, что он способен сломать мне кисть.

Как только Бойко заталкивает меня в какой-то чулан, стремительно оборачиваюсь и смотрю на него с укором.

Спокойно, Варя, спокойно…

Эмоции работают против меня. Я должна вернуть себе самообладание и привычное хладнокровие. При наличии ума и изобретательности можно договориться даже с маньяком.

Уверенность вспыхивает внутри меня и тотчас тухнет. Вместе с ударом двери, которую Кирилл за собой захлопывает, отрезая нас от света.

Я не могу определить, в какой части помещения он находится. Я не вижу даже очертаний. И внутри меня скоропалительно разрастается паника.

Сердце набирает обороты. Дыхание становится частым и громким. Пульс молоточком стучит в висках. Ладони потеют и начинают дрожать.

По памяти бросаюсь к двери, но, не преодолев и полпути, налетаю на Кирилла. Вскрикиваю, не успевая тормознуть эмоциональный разгон. Шумно выдыхаю и, сцепляя зубы, давлю все звуки, что рвутся из груди. Кроме них, в горло толкается сердце. Кажется, оно способно меня задушить.

— Воу-воу, — слышу в голосе сводного братца смех. Перехватывая мои руки и с силой сжимая запястья, дает понять, что освободиться у меня не получится. — И чё мы так быстро сдулись, центурион? Ну? Самое время заорать: «Это Спарта!» и выкинуть очередную хрень. А лучше… Так и быть, дам тебе возможность свалить, если ты извинишься. У тебя минута.

— Центурионы не имеют никакого отношения к Спарте, — выдаю я голосом робота из электронной библиотеки. — Центурионы — это римская армия, а Спарта — город в Греции.

— Пофиг. Хватит умничать. Время пошло!

Умничать — это все, на что я сейчас способна в создавшейся ситуации. Выдавить из себя извинения мне не то чтобы стыдно. Просто… Если я сейчас это сделаю, Бойко посчитает себя победителем и продолжит творить все, что ему вздумается.

Сердце так и грохочет в груди, пытаясь выбить себе путь наружу. А кожу запястья жгут и раздражают чужие грубые руки. Я считала себя сильной, но по правде, прежде мне никогда не доводилось переживать столь агрессивный стресс.

— Я не стану извиняться, — сообщаю Бойко якобы спокойным и уверенным тоном. — Может, я погорячилась и выразилась недопустимым образом, но твоя вина значительнее и…

Договорить Кирилл мне не дает. В ужасе задыхаюсь, когда он выпускает мои запястья и… начинает стаскивать с меня платье.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Что ты делаешь? — выпаливаю срывающимся голосом, как только удается возобновить речевую функцию.

Никогда раньше не обращала внимания, но, оказывается, прикосновения стоячего комнатного воздуха к голой коже можно ощутить физически. Он лижет прохладными языками сначала спину, а пару секунд спустя верх груди и живот. Ткань со скрипучим шорохом соскальзывает вниз по моим бедрам, и колючий воздух обволакивает уже их.

Руки Кирилла касаются моего тела всего лишь раз, когда он обворачивает предплечьем мою талию и, приподнимая, забирает из-под меня платье.

— Никогда не вмешивайся в мои дела. Не называй меня братом. И не смей, мать твою, при посторонних раскрывать в мою сторону рот, — жестко высекает он, тяжело дыша мне в лоб. — А лучше вообще, блядь, ко мне не подходи.

Выдав все это, чертов придурок выходит, прихватив с собой мое платье. Я же остаюсь в одном белье посреди затхлого чулана. В темноте и в компании такой же беспомощной и отчаянной, как и я сама, ярости.

Естественно, никто из той толпы не приходит. Не знаю, каким образом этот ублюдок зомбирует людей, но идти ему наперекор ни одна живая душа не решается. Я стучу в дверь, слышу постоянное движение по коридору, однако на мои просьбы принести мне какую-то одежду реакции не дожидаюсь.

В конце концов, приходится обшаривать в потемках чулан. И, слава Богу, я натыкаюсь на какой-то пыльный халат. Поколебавшись, надеваю его и, наконец, выбираюсь из заключения.

Половина пуговиц отсутствует, и полы белой тряпки приходится держать пальцами. Но хуже всего, что моего появления дожидается целая толпа. Включая чертового придурка — сводного брата! Он упирается спиной в стену, а перед ним в кольце его рук стоит какая-то девушка.

— Уф, какой прикид, личинка, — глумится Кирилл, пока я, едва сдерживая слезы унижения, прохожу мимо них. — Зачетная из тебя получилась медсестра.

— Я бы вдул, — прилетает с противоположной стороны коридора.

— Раскрой халатик!

Грубости сопровождают весь мой путь до конца коридора и выхода на лестничную клетку, но я так и не позволяю себе заплакать.

Пусть не думают, что сводному братцу удалось сломать меня. Я еще заставлю его поплатиться!

5

Переступив через порог парадной двери, cваливаю на пол сумку с формой. Делаю шаг в сторону и матом поминаю отца. Тачка в гараже, значит, интеллигент дома, а я слишком хорошо осведомлен, как его могут взбесить «разбросанные вещи».

Резко дергаю баул обратно на плечо и, перемахнув размашистым шагом гостиную, уже хватаюсь рукой за перила лестницы, как в спину прилетает приглушенный рев.